Но возможно, некоторые из вас сейчас думают: "С каких пор жить — значит решать, чем быть. Вот уже сколько времени мы сидим здесь, ничего не решая, и тем не менее несомненно живем!" На это я ответил бы: "Господа, за это время вы не делаете ничего другого, как только решаете, чем быть. Речь идет не о кульминационных моментах вашей жизни, а о моментах ее, проведенных относительно пассивно, так как вы являетесь слушателями. И однако все полностью совпадает с данным мною определением. Вот доказательства: во время лекции некоторые из вас колеблются между тем, чтобы ослабить внимание и погрузиться в собственные проблемы или великодушно внимать тому, что я говорю. Вы решаете быть либо внимательными, либо рассеянными, думать о том или о другом, и это размышление о жизни или о чем-то другом, как раз и есть сейчас ваша жизнь. То же самое не в меньшей степени относится к тем, кто не колебался, кто все время пребывал в решимости выслушать меня до конца. Минуту за минутой они следовали этому решению, чтобы оно не исчезло, стараясь оставаться внимательными. Наши решения, даже самые твердые, нуждаются в постоянном подкреплении, чтобы быть всегда готовыми, как взведенное— ружье, они должны перерешаться. Вы входили в эту дверь, решив, кем будете: слушателями, — но затем не однажды возобновляли ваше решение — другими словами, вы понемногу ускользали из жестких рук оратора".

И сейчас я кончаю извлечением непосредственных выводов из всего этого: если ваша жизнь состоит в том, чтобы решать, что мы будем, хочется сказать, что в самих корнях нашей жизни кроется временной признак: решать, что мы будем, — стало быть, речь идет о будущем. И немедленно мы снимаем один за другим все щедрые плоды вашего исследования. Во-первых: наша жизнь — это прежде всего столкновение с будущим. Это другой парадокс. Главное, в чем мы живем, — не прошлое и на настоящее; жизнь — это деятельность, устремленная вперед, а прошлое и настоящее раскрываются потом, в связи с этим будущим. Жизнь — это будущее, то, чего еще нет.

Лекция XI

Основная реальность жизни. — Категории жизни. — Теоретическая жизнь. — Окружение: фатальность и свобода. — Внутренняя модель: беспокойство и не-беспокойство.

Я много раз говорил, что мы бываем вынуждены преодолевать границы античности и нового времени, и всегда добавлял, что мы преодолеваем их лишь тем, что сохраняем. Дух по самой своей сути одновременно и самое жестокое, и самое нежное и щедрое. Дух, чтобы жить, должен уничтожить свое прошлое, отречься от него, но не может совершить это без того, чтобы в то же время не воскрешать того, что убивает, сохранять его живым внутри себя. Если убить его навсегда, нельзя будет далее отрицать его и, отрицая, преодолевать. Если бы наше мышлении не прониклось бы мышлением Декарта, а мышление Декарта не было бы проникнуто мышлением Аристотеля, наше мышление было бы примитивным, — мы должны были бы начинать заново, а не быть наследниками. Превзойти — это наследовать и внести свое. Когда я говорю, что нам необходимы новые идеи, я имею в виду то, что мы должны привнести свое, — прежние идеи продолжают жить, но отходят на второй план. Если мы найдем новый, более фундаментальный способ бытия, ясно, что мы будем нуждаться в понятии бытия, неизвестном ранее, но в то же время наше новейшее понятие должно будет содержать в себе старые, сохраняя долю истины, соответствующую им. Так, уже не раз приходилось намекать — времени было только на то, чтобы намекнуть, — как античная идея космического бытия, субстанциального бытия, послужила для реальности, в которой еще не было открыто самое изначальное явление — сознание, а затем показала, насколько субъективное бытие было бы ценной идеей, если бы не существовала реальность, предваряющая сам субъект, которым является жизнь.

Итак, античность и новое время совпадают в попытке познать, называя это философией. Универсум, или то, что имеется. Но, сделав первый шаг в поисках начальной истины Универсума, они начинают расходиться, поскольку античный ученый отправляется на поиски первичной реальности, понимая, разумеется, под первичной самую важную реальность в структуре Универсума. Если он теист, он говорит., что седину важная реальность, объясняющая все остальные, это Бог, если он материалист, то говорит, что это материя, если пантеист, то говорит, что это безразличная сущность, одновременно материя и Бог. Но ученый нового времени приостанавливает и вступает в спор, возражая: возможно, что действительно существует та или иная реальность, важнейшая в Универсуме, но после того, что мы уже показали, мы не сможем продвинуться ни на шаг, поскольку вы забыли задать вопрос, существует ли несомненно эта реальность, объясняющая все остальные, более того, существуют ли несомненно менее важные реальности, объясняемые через нее. Первый вопрос философии — не расследовать, какая из реальностей самая главная, но какая реальность Универсума самая несомненная, самая надежная, — хотя бы, к примеру, наименее важная, самая скромная и незначительная. В общем, первый вопрос философии состоит в том, чтобы определить, что нам дано в Универсуме — вопрос исходных данных. Античность никогда не ставила формально эту проблему; поэтому, каковы бы ни были ее достижения в разрешении других проблем, в этом пункте она ниже по уровню, чем новое время. Мы располагаемся на этом уровне, и единственное, что делаем, это дискутируем с учеными нового времени об исходной и несомненной реальности. Мы обнаруживаем, что это не сознание, не субъект, а жизнь, включающая в себя, кроме субъекта, мир. Таким образом, мы избегаем: идеализма и выходим на новый уровень.

Но заметьте, что все это мы проделываем, не оставляя первого вопроса философии, что мы движемся исключительно в плане того, что дано нам из того, что имеется. Если мы сочтем, что это данное — наша жизнь, которая в Универсуме дается каждому своя, то здесь не будет никакого иного мнения, кроме как: из того, что нам дано, не имеется или не дано других реальностей, гораздо более важных. Вопрос данного или несомненного — это не философия, а лишь подступы к ней, ее вводная глава. Мне хочется напомнить, что я говорил об этом на первых же лекциях.

Но я не знаю, все ли поняли следствие этого, простейшее следствие, настолько простое, что, строго говоря, я не должен был бы и говорить о нем, но думаю, что сказать следует. Вот оно: если нам известно, что единственная несомненная реальность существует — какова бы она ни была, мы определили ее, — все остальное, о чем мы говорим, никогда не сможет противоречить свойствам, составляющим с полной очевидностью эту исходную реальность. Поскольку все остальные вещи, о которых мы говорим, отличные от этой первичной, сомнительны и вторичны и не обладают большей стабильностью, чем та, что они получили, основываясь на несомненной реальности. Так, например, представьте себе, что некто, исходя из принципа нового времени, утверждает: единственное несомненное — это существование мышления; таким образом, он оказывается на уровне нового времени. Но затем он добавляет: ясно, что, кроме этого, имеется материя, физическая материя, состоящая из атомов, которыми управляют определенные законы. Кроме этого имеется — совершенный абсурд, ведь тот, кто говорит, полагает, что физика обладает той же силой, что и принцип субъективизма. Этот принцип гласит: действительно несомненное нематериально в им не управляют законы физики, науки, которая занимается вторичными квазиреальностями, подобно всякой частной науке. Что не отрицает истинности физических законов, но ограничивает ее силу феноменами второго порядка, к которым они принадлежат, феноменами, которые не претендуют на то, чтобы быть исходными. Физик-идеалист, то есть физик нового времени, подобно идеалисту-философу, должен объяснить, как, не имея реальности, более несомненной, чем нематериальная, мышление, можно осмысленно и истинно говорить о вещах материальных, о физических законах— и т. д., но чего нельзя сделать, не потеряв свой уровень, это позволить физике оказывать. воздействие на определение несомненной реальности. То, что мы говорим о ней — неприкосновенно, нерушимо для всего того, что, основываясь на ней же, мы добавляем потом. То, что я излагаю, просто и не требует пояснений.